В тот субботний вечер 21 июня в городских парках Минска звучали духовые оркестры, в кинотеатрах было полно зрителей, во многих школах шли выпускные балы.

 

 

«Мы искренне смеялись, — вспоминает первый заместитель командующего войсками Западного военного округа генерал Иван Болдин. — Веселил находчивый артиллерист Яшка, иронические улыбки вызывал Попандопуло. Музыка разливалась по всему залу и создавала праздничную атмосферу».

Болдин ошибся: театр оперетты гастролировал в Минске весной. Генерала просто подвела память, что, в общем-то, немудрено — сколько событий (и каких!) прошло с той поры.

«Неожиданно в нашей ложе показался начальник разведотдела штаба Западного Особого военного округа полковник С. В. Блохин. Наклонившись к командующему генералу армии Д. Г. Павлову, он что-то тихо прошептал.

— Этого не может быть, — послышалось в ответ. Начальник разведотдела удалился.

— Чепуха какая-то, — вполголоса обратился ко мне Павлов. — Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы.

Затем Павлов слегка коснулся моей руки и, приложив палец к губам, показал на сцену, где изображались события гражданской войны. В те минуты они, как и само слово «война», казались далеким прошлым.

Никто из сидящих в зале, а тем более люди невоенные, даже предполагать не мог, что буквально рядом начинается поистине чудовищная война, которая повлечет за собой огромные жертвы и разрушения, тяжкие страдания и уничтожение бесценных культурных и научных богатств, созданных человеческим гением» (И. Болдин, «Страницы жизни», Москва, 1961 год).

На седьмой день войны Минск пал.

Генерал Павлов был предан военному суду и по его приговору расстрелян.

МИФ О «НЕОЖИДАННОМ» НАПАДЕНИИ

Готовя блицкриг, Гитлер не подозревал, что благодаря героизму, мужеству и высочайшему профессионализму советских разведчиков в Москве прекрасно знали практически все, что касалось плана «Барбаросса». В том числе время начала выдвижения войск Вермахта на исходные для нападения позиции. Не говоря уже о том, какие группировки и на каком направлении будут наносить удар.

Если исходить из рассекреченных и уже опубликованных на сегодня данных разведслужб о подготовке Рейха к войне, то едва ли найдется какой-либо аспект этой подготовки, который не был бы известен им, а, следовательно, и высшему военному командованию СССР.

Нападение на Советский Союз не было внезапным. Таково, кстати, категорическое мнение многолетнего начальника ГРУ генерала армии П. И. Ивашутина.

 

 

Однако это не позволило предотвратить катастрофу лета 1941-го. Почему? Согласно утвердившемуся мнению, войска вопреки позиции Генерального штаба РККА не дал привести в полную боевую готовность Сталин, утвердившийся в своей гениальности и не веривший в нападение Гитлера. Стало быть, он и виновен в катастрофе лета 1941-го.

По другой версии, которой придерживаются апологеты «исторической школы» предателя Резуна («Суворова»), Сталин сам хотел напасть на Германию, а Гитлер упредил его в этом намерении, нанеся сокрушительный превентивный удар.

…Выбирая дату агрессии, фюрер германской нации руководствовался несколькими соображениями. Приводя в действие план «Барбаросса», Гитлер предполагал обойтись без зимней кампании, разгромив противника в приграничных сражениях, и затем, развивая успех, вырваться на оперативный простор, к Москве, и одним ударом покончить со вчерашним заклятым союзником — что фактически и произошло. Не хватило самой «малости».

В своей знаменитой речи 3 июля 1941 года Сталин по политическим соображениям глобального порядка употребил слова «неожиданно» и «вероломно» применительно к факту нападения нацистской Германии на Советский Союз. Термином же «внезапно» впервые стал оперировать Хрущёв, начиная с ХХ съезда КПСС.

При наличии оперативной готовности само по себе объявление войны фактически не влияет на ход боевых действий и имеет только политический смысл; Гитлер, разумеется, не хотел терять лицо в глазах Европы, а потому действовал по классике: вначале разрыв дипломатических отношений, затем — война.

Но Сталин не дал ему такой возможности. Вот почему посол Рейха в СССР граф Шуленбург был принят наркомом иностранных дел Вячеславом Молотовым только после того, как началось вторжение, — ранним утром 22 июня 1941 года.

РАЗВЕДКА ДОЛОЖИЛА ТОЧНО

Когда речь заходит о данных советской разведки относительно точной даты нападения Германии на СССР, часто забывают, что в мае и июне 1941-го по этому поводу царил полный разнобой: сообщалось то одно, то другое.

Более того: даты начала блицкрига не знал и сам Гитлер! И только за неделю до начала войны он принял окончательное и бесповоротное решение.

Кроме того, Берлин самым активным образом занимался распространением дезинформации относительно своих намерений на Востоке. Делалось это мастерски, профессионально, с привлечением представителей третьих стран.

Однако Гитлер не подозревал, что 15 июня советская разведка пограничных войск выявила факт подготовки Вермахта к повторному выдвижению на исходные для нападения позиции. В частности, были добыты документальные данные о распоряжении германских военных властей в адрес жителей приграничных сел до 4 часов утра 18 июня эвакуироваться в тыл на расстояние не менее 3 километров, а на некоторых участках — до 20 километров.

15 июня по линии Разведуправления Генштаба РККА поступили данные о том, что стратегическое развертывание войск Вермахта завершено. На следующий день были получены данные о предстоящем нападении Германии именно 22 июня.

 

 

Разведка НКГБ, опираясь на данные закордонных резидентур, в свою очередь, к этому времени один раз — 11 июня — уже сообщила дату «22 июня», а также информировала о завершении военных приготовлений Германии и готовности Вермахта к нападению в любой день после 17 июня.

Историк Арсен Мартиросян подробно проанализировал все, что предшествовало 22 июня. Вот что он пишет: «Со стороны Сталина, учитывая эти и еще массу других тревожных данных, последовала реакция. Был отдан приказ о срочном проведении в течение светового дня 18 июня воздушной разведки вдоль всей линии границы в полосе компетенции Западного Особого военного округа. Тот факт, что эта воздушная разведка была осуществлена в полосе именно Западного округа, означает, что Сталин особое значение придавал безопасности именно на Белорусском направлении. Это, кстати, одно из тех самых доказательств, что в его сознании Юго-Западное направление не превалировало над другими, как некоторые историки пытаются нам вдолбить» (цитата по «Красной Звезде» от 16 февраля 2011 года).

Как была проведена эта воздушная разведка? Вот как это выглядело в описании непосредственного исполнителя задания Сталина — Героя Советского Союза генерал-майора авиации (с 4 июня 1940 года) Георгия Нефёдовича Захарова, командовавшего перед войной 43 й истребительной авиадивизией Западного Особого военного округа:

«…Где-то в середине последней предвоенной недели — это было либо семнадцатого, либо восемнадцатого июня сорок первого года — я получил приказ командующего авиацией Западного Особого военного округа пролететь над западной границей. Протяженность маршрута составляла километров четыреста, а лететь предстояло с юга на север — до Белостока. Я вылетел на У-2 вместе со штурманом 43-й истребительной авиадивизии майором Румянцевым. Приграничные районы западнее государственной границы были забиты войсками. В деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные, а то и вовсе не замаскированные танки, бронемашины, орудия. По дорогам шныряли мотоциклы, легковые — судя по всему, штабные — автомобили […]

Количество войск, зафиксированное нами на глазок, вприглядку, не оставляло мне никаких иных вариантов для размышлений, кроме единственного: близится война. Все, что я видел во время полета, наслаивалось на мой прежний военный опыт, и вывод, который я для себя сделал, можно сформулировать в четырех словах: со дня на день.

Мы летали тогда немногим более трех часов. Я часто сажал самолет на любой подходящей площадке, которая могла бы показаться случайной, если бы к самолету тут же не подходил пограничник. Пограничник возникал бесшумно, молча брал под козырек и несколько минут ждал, пока я писал на крыле донесение. Получив донесение, пограничник исчезал, а мы снова поднимались в воздух и, пройдя 30-50 км, снова садились. И я снова писал донесение, а другой пограничник молча ждал и потом, козырнув, бесшумно исчезал. К вечеру таким образом мы долетели до Белостока и приземлились в расположении дивизии Сергея Черных…»

В результате, в режиме реального времени в течение одного светового дня была собрана интегральная разведывательная информация, наглядно подтвердившая факт начала выдвижения ударных группировок вермахта на исходные для нападения позиции.

Данное мероприятие было организовано по приказу Сталина командующим ВВС Павлом Жигаревым, который вместе Богданом Кобуловым (заместителем Берии) 17 июня побывал в Кремле.

«НЕИЗВЕСТНАЯ» ТЕЛЕГРАММА ЖУКОВА

Готовя блицкриг, Гитлер в последние перед нападением дни «ушел на дно». По приказу Сталина нарком Вячеслав Молотов обратился к германскому правительству с предложением срочно принять его с визитом.

 

 

Данный факт четко зафиксирован в записи от 20 июня 1941 года в дневнике начальника Генерального штаба Сухопутных сил Рейха генерала Франца Гальдера: «Молотов хотел 18.6. говорить с фюрером». На это предложение последовал немедленный отказ немецкой стороны.

«После такой основательной проверки у Сталина не осталось никаких сомнений в том, что война грянет через четыре дня, — отмечает Арсен Мартиросян. — И когда 18 июня Тимошенко и Жуков доложили ему полученную из Киева от Пуркаева (начальника штаба КОВО — Авт.) информацию от перебежчика, которая в очередной раз свидетельствовала о том, что нападение произойдет ранним утром 22 июня, Сталин сделал свой решающий вывод.

18 июня 1941 года по указанию Сталина телеграммой начальника Генерального штаба РККА командующие войсками пяти округов были официально предупреждены о возможности нападения Германии в ближайшие дни без объявления войны.

Телеграмма Жукова предписывала также необходимость приведения вверенных им войск в боевую готовность. Причем в ряде случаев это указание было доведено и до сведения командиров дивизий. Об этом свидетельствует ряд архивных документов.

Судя по материалам расследования причин трагедии 22 июня 1941 года, которое Сталин инициировал еще в начале войны, в том числе и силами военной контрразведки (оно велось также после войны), в телеграмме были указаны ориентировочные сроки нападения — 22 июня».

Эта телеграмма не обнаружена историками в архивах РФ. По крайней мере, на сегодняшний день положение именно таково. Очевидно, она была уничтожена в период правления Хрущёва, когда архивы были основательно подчищены.

Зато четкое упоминание об указанной выше телеграмме содержится на 79-м листе 4-го тома дела по обвинению командования ЗапОВО, где зафиксировано показание начальника связи генерала А. Т. Григорьева: «И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска округа не были приведены в боевую готовность…»

Выслушав свои показания на суде, генерал Павлов отвечает: «Все это верно».

Как отмечает Арсен Мартиросян, аналогичные упоминания есть и в ответах опрошенных после войны по указанию Сталина генералов, которые перед войной командовали войсками в западных округах (материалы комиссии под руководством генерал-полковника А. П. Покровского).

Об этом же свидетельствуют и отдельные документы командования Прибалтийского округа, а также донесения командующих флотами о приведении вверенных им флотов в боевую готовность № 2, которые датированы 19 июня.

ПОДВИГ РАЗВЕДКИ

В тот же день резидентура Лубянки сообщила из Берлина о дате 22 июня со ссылкой на сведения, полученные от ценнейшего агента советской внешней разведки «Брайтенбаха» — Вилли Лемана, руководящего сотрудника Гестапо.

Рискуя своей жизнью, агент проинформировал, что в его ведомстве получен приказ военного командования 22 июня после 3 часов утра начать военные действия против Советского Союза. Эти сведения были немедленно переданы в Москву и доложены Сталину.

До 19 июня 1941 года об этом сообщили агенты: германские — сотрудник германского МИДа «Вальтер», «Альта» и «Ариец», итальянские — «Гау», «Дарья» и «Марта», болгарский — «Коста» (Павел Шатев).

 

 

Советская контрразведка перехватила телеграмму итальянского посла в Москве Аугусто Россо, направленную в Рим, в которой с прямой ссылкой на германского посла в Москве графа Шуленбурга он сообщил, что война разразится через три дня.

Семь раз в промежутке с 10-го по вечер 21 июня агент советской военной разведки в германском посольстве в Москве «ХВЦ», он же Герхард Кегель, информировал своего куратора о дате нападения, причем его данные концентрировались преимущественно вокруг временного промежутка 20-24 июня.

Рано утром 21 июня агент смог более или менее точно сообщить, что нападение произойдет в ближайшие сорок восемь часов, а вечером того же дня окончательно уточнил — наступающей ночью произойдет нападение.

В череде сообщений разведки о дате нападения Германии особое место занимает следующий малоизвестный факт. Исходя из своих патриотических убеждений, неоценимую инициативную помощь советской разведке ВМФ в установлении точной даты нападения Германии оказала бывший агент военно-морской разведки Российской империи, фигурирующая в истории отечественной военной разведки как Анна Ревельская (точные имя и фамилия до сих пор не установлены).

В 10 часов утра 17 июня Анна посетила советского военно-морского атташе в Берлине капитана 1-го ранга М. А. Воронцова и сообщила ему, что в 3 часа ночи 22 июня германские войска вторгнутся в Советскую Россию.

Информация Анны Ревельской, как и вся другая горячая информация, немедленно сообщалась в Москву и ложилась на стол Сталину.

ГЛЯДЯ ИЗ ЛОНДОНА

Гитлер, как он полагал, заручился поддержкой Великобритании. Как известно, он — как впрочем, и его генералы — чрезвычайно опасался войны на два фронта. Фюрер добивался от Лондона именно гарантии британского нейтралитета.

Таковые, как можно предположить, были получены Берлином. Их смысл заключался в том, что Англия не откроет второй фронт до 1944 года.

10 мая 1941 года, усевшись за штурвал самолета, в Шотландию перелетел наци № 2 Рудольф Гесс. До этого, насколько мы можем судить, с ним установила контакт британская разведка.

Гессу было заявлено, что если Рейх объявит войну Советам, Англия прекратит военные действия. Гесс, в свою очередь, убедил Гитлера, что всему этому можно верить.

Британская разведка сфабриковала приглашение за подписью Уинстона Черчилля и переправила его Гессу. Оказавшись в Шотландии, тот получил возможность встретиться с английскими официальными лицами.

Гесс поставил британцев в известность, что Гитлер непременно нападет на Советский Союз — этот вопрос решен окончательно и не будет переигран. В ответ Гессу было сказано, что Англия свою часть договоренности также выполнит.

…Железной поступью Рейх продвигался на Восток под аккомпанемент магической музыки Вагнера. Лондон заботливо расчищал Вотану торную дорогу, провоцируя новый глобальный передел мира.

До этого Берлин был «умиротворен» за счет Чехословакии, доверившейся «владычице морей» (заодно и Франции) и оказавшейся под пятой оккупантов.

Затем настал черед панской Польши, ходившей (до времени) в союзниках Рейха. Ее разгром был ошеломительным и молниеносным.

 

 

И, наконец, в 1940 году Франция была предана своей военно-политической элитой, и солдаты Вермахта, колонна за колонной, прошли парадом по улицам Парижа.

К моменту нападения на Советский Союз вся континентальная Европа находилась в руках Гитлера и его союзников (Италии, Финляндии, Испании, Венгрии, Румынии, Болгарии, Словакии, Хорватии) — ее экономика и ресурсы, все без исключения работало на Рейх.

«ПРОСТО ПРОВОКАЦИЯ»

Не исключено, что Гитлер рассчитывал на повторение ситуации, которая произошла в Российском империи в 1917 году. Но если тогда роль агентов германского Генерального штаба выполнили «интернационалисты», отправленные в Россию в запломбированном вагоне, то теперь не исключалась поддержка иного союзника — части генералитета РККА.

«….Павлов… снял трубку и заказал Москву, — вспоминал Главный маршал авиации Голованов. — Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным… По его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.

— Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией.

Хорошо, товарищ Сталин… А как насчет Голованова? Ясно.

Он положил трубку.

— Не в духе хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе…

…Кто из нас мог тогда подумать, что не пройдет и двух недель, как Гитлер обрушит свои главные силы как раз на тот участок, где во главе руководства войсками стоит Павлов? К этому времени и у нас в полку появились разведывательные данные, в которых прямо указывалось на сосредоточение немецких дивизий близ нашей границы… Как мог Павлов, имея в своих руках разведку и предупреждения из Москвы, находиться в приятном заблуждении, остается тайной. Может быть, детально проведенный анализ оставшихся документов прольет свет на этот вопрос…»

Из воспоминаний Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Сергея Долгушина, встретившего войну младшим лейтенантом в 122-м истребительном авиационном полку непосредственно на границе, в полосе ЗапОВО:

«…Накануне войны я служил на аэродроме, расположенном в 17 км от границы. В субботу 21 июня 1941 г. прилетел к нам командующий округом генерал армии Павлов, командующий ВВС округа генерал Копец… Нас с Макаровым послали на воздушную разведку. На немецком аэродроме до этого дня было всего 30 самолетов. Это мы проверяли неоднократно, но в этот день оказалось, что туда было переброшено еще более 200 немецких самолетов…»

Что же в этой ситуации сделал генерал Павлов?

«Часов в 18 поступил приказ командующего снять с самолетов оружие и боеприпасы. Приказ есть приказ — оружие мы сняли. Но ящики с боеприпасами оставили. 22 июня в 2 часа 30 минут объявили тревогу, и пришлось нам вместо того, чтобы взлетать и прикрывать аэродром, в срочном порядке пушки и пулеметы на самолеты устанавливать. Наше звено первым установило пушки, и тут появились 15 вражеских самолетов…»

Днем 21 июня командир развернутой в районе Брест-Кобрин 10-й смешанной авиационной дивизии полковник Н. Г. Белов получил шифровку из штаба ЗапОВО следующего содержания: приказ от 20 июня о приведении частей в полную боевую готовность и запрещении отпусков отменить!

«На аэродроме меня уже ждал начальник штаба дивизии полковник Федульев.

— Получена новая шифровка. Приказ о приведении частей в боевую готовность и запрещении отпусков — отменяется. Частям заниматься по плану боевой подготовки.

— Как так? — удивился. — Ничего не пойму.

— Ну что ж, нет худа без добра. В воскресенье проведем спортивные соревнования. А то мы было отменили их. В 33-м истребительном полку все подготовлено.

 

 

— Нет, Семен Иванович! Давайте эту шифровку пока не будем доводить. Пусть все остается по-старому, да и не хочется вызывать спортсменов из частей» (Н. Белов, «Горячие сердца». В сборнике «Буг в огне». Минск, 1977 год).

Аналогичный приказ получили и в 9-й смешанной авиационной дивизии (Белосток-Волковыск). И это все происходит в самый канун гитлеровского вторжения.

Как пишет Арсен Мартиросян: «В 13-м БАП этой дивизии приказ выполнили с превеликим удовольствием: командование авиаполка, летчики, техники уехали к своим семьям, авиационный гарнизон остался на попечении внутренней службы. Зенитную батарею, прикрывавшую аэродром, сняли и отправили на учения!»

И что же? Оголенный аэродром 13-го БАП уже в первые часы агрессии голыми руками был взят немцами вместе с новыми самолетами Ар-2 и Пе-2.

…Благодаря Павлову и павловщине мы обязаны тому, что три дивизии (одна танковая и две стрелковые) не были выведены из Бреста для прикрытия, а оставались в городе и утром 22-го, подвергшись убойному огню фашистской артиллерии, перестали существовать как боевые единицы.

В образовавшуюся прореху рванули танки Гудериана, окружив наши войска под Минском, который пал через шесть дней после начала боевых действий.

После таких потерь Кремль не успевает сформировать сплошной фронт на московском направлении. Гудериан снова вместе с танковой группой Гота окружает наши войска под Смоленском.

Дальше — Москва! В середине октября 1941-го передовые подразделения Вермахта стояли на пороге беззащитной столицы, где началась паника, но Господь судил иначе.

Ценой своих жизней дивизии народного ополчения, сформированные из москвичей-добровольцев, истребительные батальоны и отряды НКВД позволили выиграть время. А потом подошли сибирские и дальневосточные стрелки, и время гитлеровцами было безвозвратно упущено. Москву удалось отстоять.

ТРАГЕДИЯ БРЕСТА

За героической обороной цитадели Бреста не афишируется тот факт, что город стал единственным из областных центров СССР, взятый практически без сопротивления — уже к полудню 22 июня 1941 года.

 

 

Хотя сил и средства для отражения агрессии было вполне достаточно. Ими можно было деблокировать гарнизон крепости. Но для руководителей в Бресте — партийных, советских и военных — война явилась полной неожиданностью.

Всего в городе, не считая войск старой цитадели, находилось более 25 000 бойцов и командиров с большими запасами оружия, боеприпасов, ГСМ и обмундирования.

Кроме того, оружие бывшей польской армии, захваченное в 1939 году. Всего, согласно документам немецкой трофейной службы, на складах в Бресте находилось более 30 000 винтовок, 1000 пулеметов и 280 минометов польского производства.

Вдоль границы, вблизи Бреста, находились многочисленные доты 62-го укрепрайона. Большинство крупных бетонных укреплений были оборудованы артиллерийскими орудиями и пулеметными установками.

Количества бойцов, оружия и техники вполне хватало, чтобы долго защищать город, держа под контролем основные шоссейные и железнодорожные пути.

Однако паника была такова, что среди оставленных в спешке документов оказались списки руководителей партийных организаций области, комсомольских активистов и информаторов НКВД.

Гитлеровцам в Бресте достались 35 паровозов, более 1500 вагонов, 123 легковых и 988 грузовых автомобилей, 65 артиллерийских тракторов и 22 автобуса.

К шести утра в городе не осталось ни высшего гражданского, ни высшего военного начальства, способного взять на себя ответственность за оборону и своей властью распечатать оружейные склады.

При наличии сражающегося гарнизона в городе Бресте, взявшего бы под контроль железнодорожные пути на Хелм, Ковель, Минск, Варшаву, Белосток и автомобильные дороги на Луцк и Минск, начальный этап войны мог сложиться иначе.

 

 

Однако накануне грозных событий командующий ЗапОВО наслаждался Мольером…

На деле очагами сопротивления в самом Бресте стали только областной военкомат, продержавшийся до вечера, и железнодорожный вокзал.

«Русский гарнизон Брестской цитадели в буквальном смысле слова вел борьбу до последнего патрона, до последнего человека. То же самое было в районе Брестского вокзала. Там войска противника сосредоточились в глубоких вокзальных подвалах и отказывались сдаваться. Как я узнал позже, пришлось затопить подвалы, так как оказались неудачными все другие попытки взять вокзал», — написал в мемуарах любимец Гитлера диверсант Отто Скорцени, побывавший в Бресте в самом начале войны.

В начале июля группа защитников вокзала смогла вырваться из города, когда гитлеровцы уже вступили в Минск. Те, кто остались в живых, попали в партизанские отряды, где сражались до освобождения Белоруссии.

Автор — Павел Евдокимов, главный редактор газеты «Спецназ России», советник президента Международной Ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа». Лауреат Премии ФСБ России.